К чему снится Развод по соннику

22.03.06 г. Мы живем в однокомнатной квартире, в ихом партиархальном районе мегаполиса, где я жила наяву до 15 лет. Дом наш во сне, как и реально, окружен парками. Во сне это огромные мрачноватые парки, из которых веет сыростью и свежестью. Лето или поздняя весна, много зелени, по дорогам курится особая весенняя пыль. Все прекрасно, но мои родители разводятся. Я знаю это, как и понимаю, что мы должны разъехаться. И вот мама что-то резко говорит папе, берет меня за руку и мы уходим. Попадаем в парк, тот, который ближе к рынку. В детстве я его любила за то, что там было много кустов, обрамляющих воронки от снарядов, поросшие копытнем и мать-и-мачехой. Воронки были такими таинственными, хотелось их иследовать, но парк был дальним и меня в него редко отпускали одну. Во сне сохранилась та же таинственность, только шум большого рынка доносился явственно, да и в самом парке появились палатки. Мы проходим сквозь кусты и оказываемся на краю мелкой, но огромной в диаметре воронки. Здесь, в отличие от аллеи, намного светлее. мы начинаем спускаться по мягкому, поросшему блестящей свежей травой, склону. Идем долго, до нас уже практически не доносится шум рынка и суета вокруг палаток с товарами, которые есть в парке. Кажется, там, наверху, имеется и пивной ларек, возле которого постоянно толкутся пьяные безобразные мужланы. мы идем и идем, очень долго, пока не достигаем дна. Мне кажется, мы попали в иной мир: на дне густая шелковая трава, дно усеяно цветущими желтыми одуванчиками, их так много, что кажется, будто от них становится светло. А в самом центре дна — поселок, несколько домов. Они странные, эти дома, я не могу сказать, почему, но какие-то необычные. Дома окружены деревьями. Их нельзя сосчитать, то два, то несколько сразу. Мы идем к покосившемуся домику с белыми белеными стенами и деревянной крышей, деревянными ставнями на небольших окнах — здесь будем жить. Мама говорит, что временно. Я соображаю, как это здорово — иметь свой дом, потом возникает вопрос — как ходить в школу, но быстро проходит. Мы входим в наше жилище. Оно мне нравится и не нравится одновременно: просторные комнаты, в них бьет широким лучом солнце, мягкий свет, — и какие-то мрачные ставни на окнах, покосившиеся жалюзи, комнат маловато, хотя их сосчитать по-прежнему невозможно. Проходит время. Мама обживает дом, а мне он то нравится, то я хочу сбежать куда глаза глядят. Я не нашла в доме кухни, зато точно помню, что была печь с изразцами, неожиданно огромная и богатая для такого домика. Мне уютно в доме, я лежу на диване, покрытом клетчатым пледом, смотрю в окно. Но когда хочу в туалет, приходитсч выходить. Обнаруживается, что у нас даже забора нет или он едва-едва виден. К нам приходит сосед, он живет в аккуратном розовом домике с очень высокой и острой крышей, она торчит из деревьев. Он имеет самосвал и иногда помогает нам. Кажется, он любит мою маму, а мама не хочет ответить на его чувства. Меня раздражает эта ситуация, хотя я не могу сказать, чем конкретно. Я научилась выходить из воронки в верхний мир, это легко и быстро, неожиданон легко, как по ровному идешь. И вот я вижу, что на мне грязные драные носки и аналогичного состояния белье. Я с ужасом сдираю всю рвань, остаюсь в ночной рубашке и иду наверх, поминунтно оглядываясь, чтобы не потерять одуванчиковый мир, он издали такой красивый. Я попадаю на тропинку, идущую мимо кустов и воронки к рынку. У обочины растет большое узловатое дерево, и вообще, на тропинке много деревьев, своми узловатыми корнями они взбугрили обочины тропинки. Где-то между деревьями пивнушка. Вдруг я замечаю, среди вульгарных пьяных мужиков, своего отца. Его тащит на себе врач-китаец в белом халате, молодой и высокий. Увидев меня, он говорит, что мой папа умер от почек. «Зачем вы позволяли ему пить» — осуждающе сказал он и оставил отца со мной. Отец шевелится, он жив, но умирает. Я испытываю тоску от того, что вот вышла наверх и вот получила обузу. Есть и чувство вины, ведь если бы они не разошлись, отец бы не был в таком состоянии. Кроме того, мне, оказывается, нужно в школу, хотя я ее давно закончила. Но сейчас я учусь в 10 классе, исправляю аттестат, и у меня контрольная по математике. И что мне делать с отцом, да и переодеться мне не мешает. Я тащу его на себе, мне тяжело. Вот я зацепилась за узел корня дерева и выпустила его из рук. Отец упал. Появились белая стена прямо через парк, из пластика, с дверями, и женщина в белом халате. Женщина заявила, что мой отец умер и он лежит в морге (двери, оказывается, ведут в морг). Я заглядываю туда, вижу две комнаты, разделенные тонкой белой перегородкой. Стены оклеены противными желтыми обоями. На обычной кровати, у окна, лежит отец. Мне вдруг становится так жаль его! Вот он ушел, а ведь мог жить, мы практически ничего не сделали для того, чтоыб его удержать. Но жалость проходит, я словно вычеркиваю его из настоящего. Возвращаюсь на тропинку, и одно только меня заботи — как сказать маме. А ещ ея вдруг понимаю, что мы можем переехать из одуванчикового домика в парке в старую квартиру либо в квартиру отца. Мне становится грустно, что наш домик в огромных одуванчиках опять опустеет. С тем и просыпаюсь.